Из интервью Генриха Боровика
...Я помню после 20 съезда мы тогда, это, значит, был 56-й год, середина 50-х годов, мы с ним познакомились. Я работал в журнале Огонек в международном отделе. И он тогда пришел молодой, ну моего возраста, немножко старше меня на два года. Вот он пришел после института востоковедения и предложил там свои услуги печататься. Я ему помог напечататься в каких-то первых его шагах в Огоньке, мелкие заметочки. Но я помню, тогда уже он производил, конечно, очень интересное впечатление. Очень живого и очень талантливого человека. Вот он был агрессивно талантлив. Вы знаете, вот это чувствовалось, что он талантливый. Работоспособный до невозможности. Я помню, был случай такой, мы куда-то летели с ним в командировку, это уже было гораздо позже. Это уже было начало 60-х годов. И мы летели в самолете, и я говорю: ах Юлька, ты знаешь, я совершил глупость, я не взял с собой ни одной книжки. Вот мы будем там пять дней, что же я буду читать? А мы летели по каким-то делам. Он сказал: ничего, я каждый день будут писать по 20 страниц моего нового романа, и буду давать тебе читать. Ну двадцать, не двадцать, но 10-15, несмотря на занятость, несмотря на заседания он в любой обстановке сидел, писал на машиночке. И я читал, я помню, в этой командировке, читал...
...Мы жили рядом. Дачи у нас были рядом, через забор. Ну, мы часто, естественно гуляли, разговаривали и всегда такая некоторая ну соревновательность во всяком случае присутствовала. Добрая соревновательность. А сколько ты сегодня страничек накропал? А сколько ты? Но я журналист. Я тогда не писал ни романов, ни повестей. Я начал позже, а он писал романы и каждый день писал. Это вызывало во мне зависть безусловно. Ну такую белую хорошую зависть. И однажды я утром проснулся. Было семь утра и я слышу, что Юлька уже печатает на машинке. Я слышу стук машинки. Ах ты думаю, семь утра, ну что ж ты делаешь? Да мне спать не даешь. Я тоже, я взял значит бумаги, взял машинку, думаю: буду как Семенов, потом глянул в окно и смотрю, это дятел, оказывается, на дереве, значит, там стучал свои сочинения. Ну у меня от сердца отлегло, но я продолжал уже, продолжал работать...
...Он легко работал. Я не могу сказать, это не графоманство уж точно. Но он требователен был к себе. Он правил себя. Но он да, в общем он был Моцартом, конечно. И ему завидовали все Сальери. Хотя Сальери тоже неплохой композитор...
... Его, правда, с двух сторон критикуют. Одни называют его писатель в штатском, намекая, так сказать, на его связи со спецслужбами. Эти связи были, у него там было очень много друзей, которые ему очень много рассказывали. Это были совершенно писательские связи...
... Я помню, в 68-м году он был в Германии, в Берлине, в ГДР, когда наши ввели войска в Прагу. Он очень переживал, очень переживал. И в открытую говорил: как можно это, это ужасный поступок, мы опозорены этим. И был прав безусловно. Так вот посол наш в Германии, тогда был Абросимов, Петр Абросимов, он к нему хорошо относился и он сказал: Юлик, ты знаешь что. Я тебе советую. Я тебе дам комнату. Ты сядь в эту комнату и недельку побудь там, попиши какой-нибудь новый роман. Ты немножко остынешь, тогда я тебя выпущу. И он его, учитывая его, значит свободные высказывания по поводу ввода наших войск, он его почти заточил вот в комнату и тем спас. Потому что конечно нашлись бы люди, которые донесли бы немедленно. Ну вот. Но еще раз я хочу сказать, что врагов у него было достаточно, в том числе и во властных структурах, и в ЦК безусловно...
... когда 17 мгновений вышли, и фильм пользовался, сериал пользовался колоссальным успехом и до сих пор пользуется... И все получили, все участники этого сериала, все создатели этого сериала получили премии. Звания, либо премии, либо ордена. Единственный человек, который не получил ничего – это был автор сценария Юлиан Семенов... Конечно он переживал. Как он мог реагировать иначе? Он переживал, он искал, так сказать, причины - почему? Это было непреднамеренно не потому, что кто-то считал наверху, что он недостоин. Нет. А просто, еще раз говорю, это наша любимая интеллигенция, некоторые из ее представителей стали уже стеной. Наверняка писали. Я не видел ни одного доноса, но уверен, что такие доносы были. Что вот нельзя ему давать, там и так далее, и так далее...
...Янтарная комната... эта тема висела в воздухе, каждый журналист, который мог хоть что-то, находясь в Европе, хоть что-то узнать а где, куда делась янтарная комната, куда ее спрятали нацисты, занимался ею. Не только Семенов. Но Юлик сделал из этого вообще такое замечательное кругосветное путешествие. Оно не кругосветное, оно по Европе. Он узнавал какие-то значит, что кто-то ему говорил, что янтарную комнату зарыли там, в соляных копях где-то. Он ехал туда. Там узнавал, что нет, не ту комнату зарыли. А настоящую зарыли еще где-то. Я думаю, он немножко водил за нос, как читателей, так и тех, кто разрешал его поездки. Но не в плохом смысле, а в хорошем смысле. Потому что он при этом во-первых, подымал эту тему и рассказывал о ней, он очень много интересного узнал...
Я помню, как-то однажды мы отдыхали с ним вместе в Коктебеле, это в Крыму, там был дом творчества писателей. И вот мы как-то собрались и вместе поехали с нашими семьями. Я с женой и с моей дочерью и с Артемом, с сыном. А он со своими, со своей женой Катей и с двумя дочерьми. Дашенькой и Олей. Надо вам сказать, что он очень обожал детей... Там есть такая Лягушачья бухта, очень закрытая со всех сторон. Прозрачная вода, на пляже никого нет. Кругленький пляж такой. Никого нет. И посреди этой бухты скала. Значит когда-то какой-то камень упал. Эта скала. И вот наши жены с детьми сидят на бережку и беседуют. Мы с Юлькой сидим на этой скале. Мы забрались и беседуем. А Артем плавает. Ему тогда было не знаю, может быть лет 5-6. Он плавает вокруг значит этой скалы и он счастлив. Да, его сопровождают стайки рыбок, маленьких таких. Я даже не знаю, что это за рыбки, маленькие блестящие серебряные, под солнцем все блестят. Видимо и им было интересно на него посмотреть, и он значит их хватал руками, разгонял, наоборот собирал. И когда поворачивался лицом к солнцу, кверху, то он улыбался. Он был счастлив. И вот мы смотрели на него и Юлька сказал: ты знаешь, Генрих, вот это момент высшего счастья. Вот это высшее счастье. Вот надо только фиксировать его и помнить всегда. Я всю жизнь вот помню об этом и помню его слова о том, что надо фиксировать и запоминать те моменты счастья, которые тебе дарит жизнь...
... Я помню, как последний раз, это было видимо за несколько месяцев до его кончины... Я зашел к нему. Он сел. И мы сидели, я просто взял его руку и так сжал. И он сидел, смотрел на меня и я ему сказал: ты знаешь, Юлик... Самое счастливое время, которое было у меня в жизни, это то время, когда вот мы были с тобой вместе. Это значит вторая половина пятидесятых, и первая половина шестидесятых. Пока мы не уехали в Америку. Когда мы с ним встречались ну почти каждый день. Почти каждый день. И никогда не надоедали друг другу. Всегда была такая потребность встретиться, поговорить о чем-то, что-то обсудить. И вы знаете, он ничего не мог ответить. Он только так кивнул головой и заплакал. Слезы полились. Вот...
Андрей Кончаловский: Он был для меня героем...
Лев Дуров: Он плакал и сочинял телеграмму правительству...
Борис Жутовский: Однажды Юлька притащил пистолет... У отца, наверное, стырил...
Игорь Клебанов: У него на двери с внутренней стороны записочка была приколота: Вор! Здесь живет автор Штирлица. Ты здесь ничего не найдешь, а тебя найдут быстро. Твой Юлиан Семенов...
Ольга Семенова: Он обращался с нами, как с равными. Он считал что дети - это маленькие взрослые...
Евгений Додолев: Он реально писал очень много и очень быстро, с такой скоростью, как человек говорит...
Софья Вайнер: Он настолько играл первую скрипку, что второй не было...
Дмитрий Лиханов: Со всеми произошли трагедии. Плешаков был первым, потом Семенов, потом Артем Боровик...
Виталий Бояров: Через две недели приходит Юлиан и говорит - все, роман написал...
Александр Кармен: Он прикасался к этим местам, где жил Хемингуэй, как к святыне...
Мария Арбатова: У него был легкий такой налет внешней разведки, который придает мужчине особый шарм...
Василий Аксенов: Он никогда не был стукачом. Он не предал никого из своих товарищей...
Аркадий Вайнер: Мы с братом называли его "атомный"...
Генрих Боровик: Он был очень талантливый и работоспособный до невозможности...