Из интервью Льва Дурова
...Он для меня ассоциируется, знаете, с образом Фальстафа. Вот обычно Фальстаф большой. А Юлиан небольшого роста. Но вот эта его округлость такая, обаятельная. Вот его вечная улыбка и жутко необузданный характер, и какой-то авантюристический. Я ведь иногда умирал, сидя у телевидения. Когда он разыскивал янтарную комнату, вы не помните? А помните, как он ее разыскивал, нет? Он говорит: я узнал, что янтарная комната по всей вероятности в Кенигсберге. Я выехал в Кенигсберг. Три дня я пробыл в Кенигсберге, и оказывается, там янтарной комнаты нет. Но мне подсказали, что, возможно, она в Австралии. Я из Германии вылетел в Австралию. И оказалось, что в Австралии нет. И сказали, что, возможно, она в Мозамбике. Я вылетел в Мозамбик, провел там неделю. Янтарной комнаты там не оказалось. Тогда мне сказали: и все-таки она в Германии. Я опять вылетел в Германию. Вот так вот он по всему миру летал и искал янтарную комнату. Еще в такой милитаристской рубашке и с короткими рукавами. Небритый. Ну, такой значит путешественник. И в поисках янтарной комнаты я объездил весь мир, но янтарной комнаты так и не нашел. Ну, вот это Юлиан Семенов...
...мы встречались довольно редко. А вот самая такая яркая, и, по-моему, даже она была первая. Я отдыхал в Актере, в Ялте, вот и ходил иногда в бассейн в гостиницу Ялта наверх. Там актеры тоже жили, которые снимались в это время. А у меня был единственный год, когда я мог отдохнуть. И я туда значит, иногда ходил. Вот однажды я пошел. И в это время я смотрю, по дорожке э-э бежит Юлиан Семенов. Бежит, бежит. Поравнялся со мной и говорит: "перестраивайся!" - и мы начинаем бежать с ним вместе. "Будем бегать теперь каждое утро трусцой". Я говорю: Юлик, отвяжись. Он говорит: "Бежим! Щас мы выпьем коктейль "Юлиан Семенов" и займемся делом". И вот мы так бежим, бежим. Там палатка. И я понимаю, что мы к ней бежим. Потому что вылезает человек и явно нас встречает. И мы подбегаем. Он выдвигает два фужера. Юлиан говорит: бери. Я беру. Это был апельсиновый сок с водкой. Мы его выпили. Он говорит: в обратную сторону. Он бежит в обратную сторону. Долго, долго, трусцой и он так мелко, мелко бегал. Теперь напротив палатка. И смотрю человек вылезает оттуда, выдвигает еще два фужера. Я говорю: опять "Юлиан Семенов?" Он: - "да, "Юлиан Семенов". Так мы пробегали раз пять. Жара была тридцать градусов. Я уже чувствую, что, я еще тогда был помоложе, чувствую, что уже кранты. Он говорит: а теперь идем ко мне. И вот дальше, у меня даже есть один такой рассказик маленький, я написал. Как я провел три дня в постели Юлиана Семенова. Мы приходим в его номер. Такой номер большой, я помню такой болотного цвета мебель и огромная кровать. Он все сбрасывает: ложись. И стояла раскладушка. Он дежурной сказал: принесите вторую раскладушку. А зачем? Он говорит: для дочерей. Ложись. Он так разговаривал, что нельзя было не подчиниться. Я лег. Мы лежим. Щас, он глянул, щас я тебе буду читать книгу про Столыпина. Рукопись. Стал читать. Очень интересно было. Вот. Потом появились дочки. Пришли. Они как-то так среагировали, они легли и как-то тоже так лежат. И Юлька говорит, да, да наступил вечер. Я говорю: Юлиан, там волнуются где я? Ничего, ничего. Я еще не все тебе дочитал. Короче говоря, в этот день я так и не позвонил в ВТО, я до утра лежал в этой кровати и на следующий день все опять Столыпин, пробежка сначала вот эта, коктейль Юлиан Семенов. А потом Столыпин. Книгу, по-моему, так и не закончил. Хотя была рукопись очень интересная вот. Вот это Юлий Семенов понимаете. Ты не мог даже сопротивляться. Вот он меня уложил в постель, и ты лежишь. Я договорился позвонить. Ребята, я, не беспокойтесь, я лежу в постели рядом с Семеновым. Все ржали, ржали...
...Лева, я еду покупать дачу, поедешь со мной. Мы едем на машине... По дороге что-то снималось. И смотрю Андрей Миронов. Я не знаю, что за картина, что-то из жизни курортников. Я даже не смог ее вспомнить. И там вот камера стоит. Актеры, режиссеры. Юлиан говорит: остановитесь! Вылетает из машины, начинает орать: "Танки вперед! Кавалерия вперед! Самолеты полетели! И все в корзину! Какое там говно снимаете, пока!" Сел в машину и поехали. Я сижу и вижу только в зеркальце, стоит Андрей Миронов с такими руками: "Что это было?!" - Юлиан Семенов!..
...Мы в Западную Германию приехали, на фестиваль со спектаклями. Ну что там он вытворял, невероятно. Ну, он нас сразу к себе в бунгало. У него такое было бетонное сооружение. Странное. Там ни травинки, ни цветочка, такой длинный бетонный какой-то э-э дот, дзот. Ну, очень длинный и висели картины его дочки. Ну, Юлиан тут же, конечно, - так же нельзя принять друзей, - давайте, давайте, какие-то колбасы жарятся в камине у него. Сразу начали выпивать. Долго не виделись. Да еще в Западной Германии. Встретились. Вот ну оказалось сразу, что все картины его дочки – это, конечно, самые высокие произведения искусства; что все импрессионисты дети, и вообще ремесленники по сравнению с его дочкой. Мы соглашались. Он все эти полотна нам демонстрировал... А Ленька Каневский решил, значит такой сделал финт. Он думал, что Юлиан богатый что ли, я не знаю. Решил его раскрутить и говорит: "Юлиан! У меня всего 70 марок. А это в магазине здесь такой плащ... Он стоит гораздо дороже". Я думаю, щас Юлька расколется. Юлик без паузы говорит: "Леня, продай Родину, добавь 70 марок. Купи плащ!". Вот как мозги у него срабатывали. Это невероятно. Ну, паузы не было. И тут же опять, давайте, давайте. Плащ не купил Каневский... Вот эти с Юлькой истории такие замечательные...
А грустным, вот когда я его увидел, он составлял телеграмму правительству. Там что-то было с наградами связано. Когда всем давали награды за 17 мгновений весны. Там же случайно все случилось, эти награды. Я не знаю, знаете ли вы эту историю или нет. Но картине было уже десять лет. И в это время Брежнев свои значит произведения литературные, если помните, толкнул для чтения на телевидение. Читал Слава Тихонов. И он неожиданно заявил, - Брежнев, - что надо Тихонову дать Героя социалистического труда. Значит, за чтение великих произведений. Тогда переминаясь с ноги на ногу, стали ему объяснять, что как-то вот не совсем, ну вот... - а Брежнев: - Нет, тот замечательно прочитал мои произведения. Надо, да. И тогда сказали: вы знаете что, Леонид Ильич. Давайте мы вам покажем картину 17 мгновений весны. Вот и тогда как бы за совокупность. Он посмотрел несколько серий. Прослезился. Сказал: да, да, конечно, конечно. Конечно, и вот тогда-то вот стали давать награды. Я тоже был представлен. Меня вычеркнули. Потому что гады перевешивали. Там много гадов получали ордена. Табаков, там кто-то еще. И я был представлен. Но меня вычеркнули, потому что положение было меньше. Коля Волков, значит, Штирлиц. Потом радистка, Катя Градова была награждена... И вот, а его не наградили. Это, конечно, была полная наглость. Полное безобразие. Это его детище и автора не награждают. И он плакал. И он сочинял телеграмму правительству. Я говорю: Юля, не связывайся. Нет, нет, я не могу. Что такое вообще, разве, Лева, это справедливо? - Юлик, конечно не справедливо... Но я не знаю чем это кончилось. Но, в общем, я его видел однажды, однажды за всю его такую историю. Вот видел растерянным. Униженным и вот слабым. Вот однажды только... Но там было смешно. Катя Градова приходит в театр Сатиры и входит, а только что вот указ о награждении утром был опубликован. Она входит и говорит: здравствуйте. Здравствуй Катя, здравствуй. Гробовая тишина. Она говорит: Да, ни одна блядь кроме Леонида Ильича меня не поздравила. И прошла. И все так замерли...
Он такой, знаете, веселый боксер. Вот это бывает очень редко, когда вот боксер улыбающийся. Вот Костя Дзю да? Вот они похожи. Костя Дзю бах, - человека нет. А он - ребенок. Лицо у него детское: - "Ой, он лежит, почему лежит? Странно, да? Как, это я его, да?" - Вот так удивленно такими глазками смотрит. Врежет. Тот в нокауте. А он все время удивляется - почему это он падает? Так и Семенов. Такой улыбающийся, жизнерадостный боксер.
Андрей Кончаловский: Он был для меня героем...
Лев Дуров: Он плакал и сочинял телеграмму правительству...
Борис Жутовский: Однажды Юлька притащил пистолет... У отца, наверное, стырил...
Игорь Клебанов: У него на двери с внутренней стороны записочка была приколота: Вор! Здесь живет автор Штирлица. Ты здесь ничего не найдешь, а тебя найдут быстро. Твой Юлиан Семенов...
Ольга Семенова: Он обращался с нами, как с равными. Он считал что дети - это маленькие взрослые...
Евгений Додолев: Он реально писал очень много и очень быстро, с такой скоростью, как человек говорит...
Софья Вайнер: Он настолько играл первую скрипку, что второй не было...
Дмитрий Лиханов: Со всеми произошли трагедии. Плешаков был первым, потом Семенов, потом Артем Боровик...
Виталий Бояров: Через две недели приходит Юлиан и говорит - все, роман написал...
Александр Кармен: Он прикасался к этим местам, где жил Хемингуэй, как к святыне...
Мария Арбатова: У него был легкий такой налет внешней разведки, который придает мужчине особый шарм...
Василий Аксенов: Он никогда не был стукачом. Он не предал никого из своих товарищей...
Аркадий Вайнер: Мы с братом называли его "атомный"...
Генрих Боровик: Он был очень талантливый и работоспособный до невозможности...