Из интервью Александра Кармена
...Я не могу сказать, что мы были такими большими друзьями, нас разделяло очень много – немножко возраст, немножко , естественно, профессия, потом я много лет работал в Латинской Америке, он потом работал корреспондентом в Германии и так далее, но в тот момент, когда мне нужна была, нужен был совет друга, нужна была какая-то помощь, плечо, и я ему звонил, и он находился в Москве, он говорит, старикаш, для тебя дверь открыта в любой момент, и мы договаривались о встрече, я приезжал и уходил оттуда окрыленный, заряженный вот этой энергией и оптимизмом, и главное – я знал, как мне действовать в дальнейшем по жизни, вот конкретно какая-то сиюминутная проблема, или большая, трудная.
Организатором нашего знакомства был мой отец. И отец мне очень давно говорил: тебе надо познакомиться с Юлькой. Это такой мужик, это такой вообще человек, это такой вообще такой … неординарная такая фигура, тебе обязательно надо познакомиться. А они подружились где-то в начале 60-х годов, когда Юлиан он был, как сейчас говорят, прораб 60-ников, прораб оттепели. И когда оттепель пошла назад, уже превратилась в ледниковый… стала превращаться в ледниковый период, Юлиан это, конечно, воспринимал, как личное оскорбление, как крушение каких-то надежд, и он… он бузил, он выступал, особенно перед студентами. Студенты его на руках носили, даже выставляли охрану о его дачи в Красной Пахре и в Москве около квартиры для того, чтобы не дай Бог, кто-то из властей на него не наехал, как сейчас говорят. Ну, никто на него не наехал, но он вот такой , ну, не то что бузотер, а все время выступал и говорил то, что думал, он защищал оттепель, защищал вот эти перемены, он к ним шел, он стремился к этому, и вдруг все стало откатываться. И вот отец хотел, чтобы у меня был такой друг, вот он меня все время подталкивал. И вот наша первая встреча состоялась как раз в день моего рождения. Отец устроил этот день рождения у себя на даче и пригласил Юлиана. Юлиан как раз закончил свою какую-то рукопись, а это у него был такой ритуал. Он, значит, сначала работал как вол, совершенно закрывшись над свой рукописью. Потом, как только он сдавал ее машинистке, он расслаблялся, отключался и позволял себе все что угодно, в том числе ну и выпивку, естественно. И вот он пришел ко мне на день рождения, принес мне в подарок какие-то дефицитные пластинки, которые я , по-моему, так и оставил там, но мы обнялись, и вот все, какая-то взаимная симпатия, видимо, ему отец чего-то про меня рассказывал, в общем, буквально с пол-оборота, вот это вот наши милые отношения завязались и покатились, так сказать, на всю жизнь.
...Но самые интересные наши встречи состоялись потом, за рубежом. Первая встреча состоялась в Чили. Это была моя часам первая командировка за границу, я тогда работал в «Известиях». Я приехал на набережную реки Напочу, она протекает через Сантьяго, и там работала бригада Романа Пара, это молодые ребята, там и коммунисты, и социалисты, там и какие-то средние, правые, левые, в общем, такой коллектив ребят, которые.. художников – пропагандистов. И вот они делали огромную мураль от одного моста до другого, посвященную 70-летию Пабло Неруды, я приехал взять у них интервью. Вот я говорю, говорю с ними там потом фотографирую, потом чувствую, что кто-то сзади все время буквально надо мной висит, но молчит. Потом я оборачиваюсь – Юлиан, Господи! И вот мы значит он и я брали интервью у одних и тех же ребят...
...кстати, в Чили, там же на набережной на этой Мапочо он мне дал совет. Значит, я нашел листовку в городе, где там профашисткая организация «Патри либертат» «Родина – свобода», которая там … это погромная такая антиальендовская организация была, ну, в общем, фашистского толка, у них даже эмблема была такая, похожая на свастику, они объявили о своем съезде. И я просил Юлиана, говорю, вот хочу сходить, как ты думаешь? Он говорит, не задумываясь – только никому не говори, что ты туда идешь, потому что, если ты пойдешь в посольство и будешь спрашивать, а можно ли пойти мне советскому журналисту да вот первый раз выехавшему за границу, на это мероприятия фашистское, кто же тебе даст разрешение? Даже, если в этом ничего страшного не будет, если они тебе ковровую дорожку выстелят, все равно никто тебе разрешения не даст, потому что , не дай Бог, что-то произойдет там, и тогда вот этот человек, который дал разрешение, будет … будет отвечать, а так иди, иди, но знай край, вот за который не нужно переступать и не попадай в ситуации, когда тебя могут использоваться против нашей великой Родины, все. И вот это было для начинающего корреспондента это было немного, то есть немало вот такая рекомендация, и потом он много раз он мне это все повторял в разных ситуациях.
Вторая у нас состоялась в Гаване, это где-то, по-моему, в году 76-ом, я там был уже корреспондентом «Комсомольской правды», а он приехал на премьеру «Семнадцати мгновений весны», его пригласило телевидение и МВД и он был под этим колпаком вот этих двух организаций, но по вечерам его отпускали. И тут я его забирал, и мы ездили по городу, там ну показывал ему Гавану, и в основном по местам Хемингуэя. Вот там значит ну есть два места таких ключевых – это кафе «Фларивита» и «Бадевита дель Медио» тоже такой ресторанчик. Кафе «Фларивита» сейчас там даже установлен бюст, памятник такой, скульптура Хемингуэя, у него там было свое место и он там пил свое дайкири, самое лучше до сих пор считается лучший дайкири в Гаване коктейль. А «Бадевита дель Медио» славилась своим мехито, сейчас в Москве знают, что такое мехито, - такое мехито, как в «Бадевито дель Меидо», нигде больше в мире не делают вот, и там он тоже просиживал днями Хемингуэй. И был другом бывшего хозяина, а потом он стал директором или управляющим этого заведения. Я туда тоже привел Юлиана, познакомил с этим директором, или с хозяином, или управляющим, неважно, вот, и они просидели там пару часов и он из него вывернул его наизнанку, все чего-то записывал, записывал... А на следующий день вечером во второй половине дня мы поехали в поселок Кахимор, это на берегу залива Мексиканского, там жил главный герой его фильма, прототип Григория Фуенто, прототип старика знаменитого хемингуэвского, и там стояла его яхта «Пилар». Ну, и вот мы приехали с Юлианом в это местечко, он посидел на тех стульях, где когда-то сидел Хемингуэй, там все это четко и бережно хранится, и пропитался вот этой атмосферой... Хемингуэй его был идолом что ли. Он буквально прикасался к этим местам, как к святыне, вот это вот местечко, где Хемингуэй пил свои коктейли, он, конечно, сел на эту скамеечку, ну, не скамеечку, а как это называется, стоечку, попросил этот дайкири, ему этот дайкири сделали, он пил и вот в глазах у него сияло, он чувствовал себя в шкуре Хемингуэя, извините, за грубое такое слово. И вот там на берегу это вообще было что-то невероятное, он как будто прикоснулся действительно к какому-то источнику вдохновения, к источнику энергии творческой и даже физической вот в этом весь. И в этом был весь Юлиан... он готов был под этим пиратским флагом проплыть по всем морям и океанам, неважно, это будет вода или горы или еще чего-то, но вот под пиратским флагом таким вот – это его, это его…
А в Перу случай был немножко грустный...Мне позвонил из Буэнос-Айреса мой приятель Володя Весенский, коллега и сказал.. позвонил где-то в полпятого утра или в шесть утра, разбудил, говорит, к тебе едет Юля? Я говорю, что, какая Юля? Почему ко мне? Говорит, эту Юлю зовут Семенов. А, говорю, ну, и что? И потом он начал говорить, значит, ему нужно вот то-то, то-то, то-то, встреча с тем-то, тем-то, тем-то, гостиница такая-то, такая-то, такая-то, я жене говорю, вот то-то, то-то. – Ну, понятно, значит, он будет жить у нас, спать на этой кушетки, так оно и получилось. Но самое, самое неприятное что было? У Юлиана уже было высокое давление к тому времени. Он измотался в Буэнос-Айресе, как выжитый лимон он приехал, потому что там была выставка книжная, международная книжная ежегодная выставка, и он там был королем, "свадебным королем» на этой выставке, и конечно, его таскали везде, не давали ему ни покоя ничего, и у него подскочило давление жутко. И когда он сходил с трапа, в этот момент, он узнал, что умер Андропов. Ну, для него это был конечно удар страшный, потому что они с Андроповым были друзья, он мне много раз говорил, в подробности не вдавался, но говорил, что Андропов, это человек, который ему помогает в его работе, не более того, я более подробности не слышал. И сейчас я понимаю, какую помощь грандиозную он получал от Андропова. И вот, когда Андропов умер для него это был удар под дых просто. Он вышел из самолета совершенно убитый, еще он прилетел без визы туда, там пришлось два часа потратить пока мы эту визу ему устроили. Причем, говорили, на 24 часа… я говорю, великий советский писатель, ну, что вы говорю, ну, он про вашу страну столько напишет, а вы на 24 часа? Ничего тут у вас не узнаешь. Ну, ладно, дали ему неделю, хлопнули эту визу, полицейскую, на неделю, такого не бывает. И мы поехали. Вот едем, а он говорит, сначала в посольство. Я говорю, зачем? Ты на себя посмотри? Он говорит, нет, в посольство. Он думал, что там какая-то верхом пришла информация особая о том, что происходит в Москве. Пришли в посольство, там конечно все на ушах. Ну, представляете, умер первый человек государства, конечно., там и траурные мероприятия, все такое прочее, это кошмар, ну, конечно, не до него. Но посол, у нас потрясающий был посол Анатолий Филатов, это интеллигентнейший, умнейший, потрясающий человек был. Он все отбросил, принял его, выслушал и говорит, Юлиан, у меня ничего нет, никакой информации, я сам в вашем положении, я ничего не знаю, что там происходит, как будет, какие мысли, что , куда пойдет? Ну, ладно, а потом мне говорит, увези его куда-нибудь, куда-нибудь подальше, ты, смотри, на нем лица нет, ну, нельзя же человека так мучить. Увели куда-нибудь подальше и отсидитесь там дня два-три. Иначе его сейчас тоже забросают вопросами, а отвечать нечего. А ему программу сделали апээновцы, потому что он там через АПН был, как-то устраивали, и возглавлял бюро АПНа очень такой себялюбивый человек, и когда Юлиан вышел из посольства, говорит, слушай, увези меня куда-нибудь к чертовой матери, чтобы ни одна, извините, сука нас не достала. Я подумал, Боже мой, что… что будет со мной, когда Юлиан уедет, потому что этот человек, который ему делал программу, он уже меня увидел. Ну, так оно и было потом. Ну, ладно, ради Юлиана можно было на все пойти. Короче говоря, мы с ним уехали, заскочили домой, взяли там кофе, еще какие-то шмотки и умчались. Я его увез в это прекрасное шикарное место райское называется Паракас, это 287 километров к югу от Лимы, как раз на пути к знаменитой пустыни Наска, к загадочной, почти на половине пути. И там чудесный мотель, там тишина, там залив, там фламинго гуляют, там на горе потрясающий нарисован загадочный канделябр или трезубец, который остался нам с древних времен, и там острова, тихие острова, где там такая живность, такая красотища. И население и пингвины и кто только не живет. Вот мы поехали. Приехали в этот Паркос и первое, что я для него сделал, говорю, поехали там много ресторанчиков рыбных, говорю, поехал. – Ой, ой, я обожаю рыбные блюда, там тем более все свежее прямо из моря, поехали. И мы поехали и вот мы там значит, он, значит, разговор строился на чем вот что будет в Москве, что случилось? И вот тут он выложил такую палитру, вот этот его компьютер выдел эти варианты, если победит Романов, если победит Черненко, если победит Горбачев, если то, се, и пятое, десятое, … я никогда в жизни такой вот политологичекой схемы ни от кого не слышал. Вот сейчас послушать телевидение, посмотреть, почитать газеты, ведь все же политологи… все политологами стали, но такой схемы, такой четкой, такого расклада тем более в те времена наша страна, которое половина все было закрыто, он все разложил так блестяще. Единственное, что он не мог допустить , что Черненко станет после Андропова Генсеком, а на следующий день мы узнали, что Черненко-таки стал Генсеком. Он говорил, что может быть, Горабчев, потому что это андроповский человек, и что Андропов так сказать пестует каких-то людей, которые поменяют облик нашей страны в ближайшем будущем, но то, что Черненко останется, это для него просто катастрофой стало. И единственное, что он сказал, я воспринимают это как вариант промежуточный только. Потому что дальше что-то должно измениться, потому что это не может быть, нельзя.
-Ну, вот, когда мы сидели за этим столиком в этом ресторанчике, поели этих прекрасных блюд, ну, это примитивное, ну там все вбухали в такой чан все, что они наловили в море, и все это в этот чан и там какие-то и крабы и все что угодно, и ему, видимо, это ведь людям с повышенным давлением нельзя такие вещи есть, но он просто не мог себе отказать. И вдруг в какой-то момент он почувствовал, что ему плохо, он стал серый, я испугался, потому что .. мы приехали, я его положил, побежал спросил есть ли там врач? Говорят, скорую помощь мы окажем, но специалистов нету. Ну, ничего, выспались хорошо, на утра встали он был как огурчик, все было прекрасно. И чтобы он так не переживал за это Черненко и так далее, я его повез в эту пустыню Наст. Ну, оттуда это езды сколько три часа туда и три часа обратно и там. Познакомил его с хранительницей этой пустыни. Там была такая ученый-математик Мария Райхе, я ее очень хорошо знал, у нас с ней были очень хорошие отношения. И вот я их познакомил. И вот он.. он ведь Юлиан такой, он всегда лезет туда, куда не надо лезть, вот, так же как он мне рассказывал, что он был у Ванги, и Ванга не любила давать политические прогнозы, вот, а он все-таки задал этот вопрос, говорит, ну, я же не все, я же не мог не задать вопрос. Я говорю, что она тебе ответила, мы как раз по дороге мы ехали, он мне говорил. А приблизительно так, у вас сменится четыре руководителя, а потом наступит хаос. То, что мы имеем. А с этой Марией Райхе он ей сказал, ну, хорошо, ну, не инопланетяне, ну, не те, не другие, так кто же, вы хоть какое-то место нашли в этой пустыне, на который нет ответа или который вы унесете с собой в могилу, немножко грубовато сказал, но она была хоть и старушка под 80 лет, но с большим чувством юмора и главное, ясная абсолютно голова была. Она говорит, вы знаете, что если вы мне дадите мне слово, что не напишите, я вас скажу кое-чего, но не все. Даю слово. Она говорит, вы знаете, есть одно место, которое ни я, никто объяснить не может, что там происходит. Но я вам ничего больше не скажу. Он говорит, ну, я же не напишу, она говорит, нет, не могу. Вы понимаете, в чем дело, если даже намек будет где-то в чем-то, эту пустыню затопчут, а я сорок лет посвятила ее охране. Не знаю, что будет после меня, но говорит пока пустыня стоит...
...Вы знаете, я в таких случаях говорю, когда студенты иногда меня спрашивают, там или еще кто-то. Понимаете, в те годы при Советской власти все люди, все советские люди, все мы, кто попадал за границу, мы все были немножко шпионами, потому что, если нам попадала какая-то информация, неважно кто я там, я зубной техник или я журналист или я представитель торгпредства или какой-то переводчик, если я узнавал какую-то из ряда вон выходящую информацию, я тут же ее нес в посольство, ну, мало ли вдруг пригодиться? Вот Юлиан он столько видел, перед его глазами прошло столько людей самых разных, ну, вот от Скарцени и до президентов, до великих писателей и артистов, потом он же лез всегда в самое дно мог залезть и на вершину, ну, так говорят, и надо в помойку засунуть руку, он засунет руку в помойку, неважно, но он вытаскивал всегда такую информацию, которая ни у кого в руках появиться не могла. Ну, конечно, он ее всегда приносил туда, куда надо. И тем более мы все знали, ху из ху за границей. Вот. Ну. Кто знает? Ну, что мы будем копаться? Я, например, не сторонник например такого копания. Ну, что, вот Генрих Боровик по всему свету ездил, общался с такими людьми, вот с тем же Керенским, но он не пошел спрашивать разрешения на эту встречу, если бы он спросил, ему запретили. Он пошел туда, он получил информацию, которой ни у кого не было, и конечно, наверняка бы он принес ее туда, куда нужно. Может быть, может быть, какие-то поручения он выполнял, ну, кто его знает? Агент влияния, да, это агент влияния, это великолепный пропагандист нашего образа жизни был. Он верил в эту идею, коммунистическую, он ненавидел людей, которые испохабили эту идею, да, вот тех, кто ее претворял в жизнь, он ведь смотрите, его кумиром был Дзержинский. Я говорю, ты понимаешь, Дзенжинский все-таки… Он говорит, нет, мы не знаем этого человека. На него можно посмотреть с любой точки зрения, с любого угла, высветить либо черные, либо кровавые, либо великое и светлое, вот как вот это все соединить вместе с дать такую объективную картину, вот этим надо, говорить, озаботиться...
Ведь вы смотрите, взять его книги, и там ведь их не надо читать между строк. Все наши великие писатели они вот так пользовались этим. Возьмите даже примитивного, возьмем этот и фильм многосерийный и книжку «ТАСС уполномочен заявить…» вот этот образ этого журналиста, он ему вложил в уста все, что он обычно сам говорит здесь, в Москве, и всю критику. Тот критикует капитализм, но это же критика-то не капитализма была, а критика наших порядков...
Мы как-то каким-то образом затронули, я что-то спросил его, а, ну, вот там Дзержинский, его увлечение Дзержинским и его вера в идеалы коммунизма, социализма, неважно, великая идея, я говорю, ну, а как же это сочетается с ситуацией, которая была в твоей семье? Я тогда мало знал об этой ситуации, я слышал, что отец был какое-то время попал под эту косу. Он говорит, ты знаешь, как-нибудь в другой раз поговорим подробно. Я тебе все, во-первых, расскажу как все было, и почему я отношусь, вот если тебе хочется так, выложу тебе на стол всю правду о моем мировоззрении и почему я стою за этот строй, а не за тот, который находиться за границей. Он так сказал, но этого не случилось, к сожалению.
...для меня это загадка, причем, загадка очень забавная. В том же Перу, когда мы начали разговор о Ванге, разговор начался так, я очень не любил медленно ездить, тем более, когда мы поехали в этот Паракос, там надо было приехать до 6 часов, потому что в 6 часов в тропиках выключают свет, и солнце садиться и уже темнота, а ездить по дорогам, когда тебе в глаза слепят фары, это невозможно совершенно, терепеть не мог, я мчался. Он говорит, куда ты гонишь, куда ты гонишь, что у тебя шины с камерой? Я говорю, нет. – Ну, ты представляешь, сейчас наедешь на камень, влетим и меня угробишь и сам на тот свет отправишься. Я говорю, чего ты такой нервный, ты помнишь, как в Гаване ты все время говорил, давай быстрей, давай быстрей! Чего тебе какая-нибудь гадалка не то нагадала? Говорит, у Ванги был… и сказал и чего-то , чувствую, не то. а он молчит. Смотрит в сторону. Потом говорит, был я у Ванги. Вот, говорю, может, она тебе про янтарную комнату сказала? – А с какого, с какой стати? – Ну, ты, чтобы не задал ей вопрос, где находится янтарная комната, я говорю, я не поверю! Он говорит, зачем мне это нужно? Чтобы узнать, что ее разграбили наши солдаты и офицеры? И все.. .и вот на этом была точка поставлена. Я чувствовал, что если я буду продолжать разговор, то мЫ поссоримся. Видимо, у него есть какие-то были рамки. Если я промолчу, может быть, он сам потом прорежется, ну, вдруг, иногда бывает так помолчит, помолчит, потом.. у него такое было. И вот я не знаю, то ли она ему действительно ему сказала это, то ли не сказала. И вот эта янтарная комната, конечно, ну, может быть, она и была для него поводом для поездок по всему миру? Ну, а почему бы нет, в конце концов, хороший повод. Я знаю, ищут Эльдорадо, когда Эльдорадо нет. Эльдорадо не существует, но наши ребята то и дело туда ездят, находят спонсоров, получают огромные деньги, лезут в эти непроходимые части, где-то идут куда-то, еще никто не нашел, но зато потом привозят интересные фильмы про эти про Сельвы, про эти джунгли, про крокодилов, про змей и так далее. Ну, вот так же может быть и янтарная комната. Она все время маячила впереди, но это такой маячок как горизонт, к нему приближаешься, а он все дальше...
Господи, это очень примитивное отношение к жизни, вот так взять и уехать за границу и вот там распуститься, написать, вылить все дермо на нашу страну, всех, так сказать, изгадить, все, что не нравится, конечно, конкретному человеку, вот и все. Ну, это.. ну, непросто, конечно, это не то слово «просто», но Юлиан бы так никогда в жизни не поступил. Вот я вам скажу, вот я сравниваю их с отцом, у них тоже много общего было, вот отцу много раз предлагали там остаться. Он мне даже рассказывал однажды об этом. Но он бы никогда в жизни не променял свою страну, как бы ему не было трудно, может быть, больно за что-то, что не так происходит, как ему хотелось бы, как он считал нужным для нашей страны, но никогда бы не уехал, никогда. Он не любил выносить сор из избы. Он мог критиковать какие-то позиции ну тех или иных, может быть, тупых чиновников, я имею в виду за рубежом. Когда его однажды спросили, а почему у вас такие интересные фильмы, а вы привозите на фестивали какие-то такие стоеросовые железобетонные какие-то конструкции? Он говорит, потому что отбирают фильмы для показа за рубежом люди, которые в кино ничего не смыслят. Вот, это сказал мой отец. Семенов точно так же мог сказать о чем угодно о том, что ему не нравится.
Андрей Кончаловский: Он был для меня героем...
Лев Дуров: Он плакал и сочинял телеграмму правительству...
Борис Жутовский: Однажды Юлька притащил пистолет... У отца, наверное, стырил...
Игорь Клебанов: У него на двери с внутренней стороны записочка была приколота: Вор! Здесь живет автор Штирлица. Ты здесь ничего не найдешь, а тебя найдут быстро. Твой Юлиан Семенов...
Ольга Семенова: Он обращался с нами, как с равными. Он считал что дети - это маленькие взрослые...
Евгений Додолев: Он реально писал очень много и очень быстро, с такой скоростью, как человек говорит...
Софья Вайнер: Он настолько играл первую скрипку, что второй не было...
Дмитрий Лиханов: Со всеми произошли трагедии. Плешаков был первым, потом Семенов, потом Артем Боровик...
Виталий Бояров: Через две недели приходит Юлиан и говорит - все, роман написал...
Александр Кармен: Он прикасался к этим местам, где жил Хемингуэй, как к святыне...
Мария Арбатова: У него был легкий такой налет внешней разведки, который придает мужчине особый шарм...
Василий Аксенов: Он никогда не был стукачом. Он не предал никого из своих товарищей...
Аркадий Вайнер: Мы с братом называли его "атомный"...
Генрих Боровик: Он был очень талантливый и работоспособный до невозможности...